I. рикошет в небольшом южном городе субботним августовским утром мать, отец и сын сидели за завтраком

Илья МОСКВИН Форвард - в защиту ПОВЕСТЬ Рисунки Л. ХАЧАТРЯНА. I. РИКОШЕТ В небольшом южном городе субботним августовским утром мать, отец и сын сидели за завтраком. — Лелик Смородинцев гербарии собирает, Витя Пальчиков — радиосхемы и даже светомузыку. Вчера у них венгерский танец Брамса в цвете слушала. Так краси-и-во!— сказала мать. — Мам,— вроде бы даже заинтересованно спросил Юра, размешивая сахар,— а Брамс, кроме венгерских, какие еще танцы сочинял? Английские или, может, португальские? Отцу такой переход не нравится. — Брамс,— говорит отец,— создавал прекрасную музыку, то есть занимался делом. Ты понимаешь, Юра, де-лом! А вот что ты хорошего в жизни сделал? — Сто тридцать семь голов забил,— ответил Юра не то вызывающим, не то огорченным тоном.— Не, вру, сто тридцать девять,— прочитал он где-то на потолке, сосредоточенно закатив глаза. Вот тут отец ему и сказал: — Сто сорок. Запиши себе еще одно очко. За изворотливость. — За какую такую...— начал было Юра. А мать тихо, грустно так уточнила: — Сто пятьдесят. — Это почему?— насторожился Юра. — Десять очков за сожженную песочницу. — Что-о?!— яростно крикнул Юра. Отец же никак не разделил его ярость и нестерпимо сентиментально произнес: — Два хороших человека, трудяги, решили сделать людям добро. А юные мерзавцы над их трудом надругались. Чиркнули спичкой и... Недоговорив, отец отвернулся. Мать же продолжала смотреть на сына. А Юре вдруг показалось, что на него глядит еще один человек — он сам, Юра Голованов, только более старший: Юра-будущий, или Юрий Александрович Голованов, мужчина лет эдак двадцати — пятидесяти. Сокращенно ЮАГ. Словно сжал Юре плечо и произнес: «Ты виноват. Не смей оправдываться». Тут Юра как стукнет кулаком по столу! — Да почему все я да я! Вы что, видали? Шину у кого-то прокололи — Голованов, лампочки повывертывали — Голованов, чего-то там подожгли — Голованов. Все Голованов да Голова-а-анов!— И он заревел. Отец растерянно тряханул сына за плечо, а тот все выплакивал свою фамилию. И получилось: — Го-го-го-го-ло-ло-ло-ло-ва-ва-ва-ва-ва-а-а-а-а-а... — Ва-ва-ва!— передразнил отец.— Умел скверное дело делать, умей хоть достойно в этом признаться.— И вышел. А Юру, как закоренелого преступника, потянуло взглянуть на дело рук своих. Он вышел на балкон. Внизу пестрел пустырь — их Лужники. Пошли в разных направлениях хозяйки с авось-ми, бодро насвистывая, двигался огромный, скорый на ходу мужик Константин Петрович Терновский, аквариумист мирового значения. Говорили, что к нему приходят письма даже из Австралии. В руке огромный бидон, на плече сачок: успел наловить циклопов. Мощной рукой взметнул сачок ввысь — кого-то поприветствовал. Юра перегнулся и глянул — Матильду Серебряную, певицу, выгуливавшую свою таксу. Матильда ответила Терновскому легким кивком и еле замет ной беглой улыбкой: она очень дорого ценила приветливость и отпускала ее крохотными порциями. А футбол уже основался — Гаги, Эдик, Пашка, в воротах Толик. А вон и оно, позорное пепелище... Среди играющих вдруг появился Славик. В руках он держал весьма оригинальный мяч, составленный не только из белых и черных, но так» и из красных многоугольников. Ультраолимгапеский мяч. Игра угасла. — Где достал? — спросил Пашка. — Украл,— равнодушно ответил Славик Стефаненков. — Имитация,— пренебрежительно замел Гаги. — Так точно,— столь же пренебрежительно согласился хозяин мяча. Таков был Славик: ничем его не проймешь. Юра ему завидовал. Эдик хотел надуть мяч ртом. Но Славик тут отнял его, сказав: — Ну ты, батрак! У него, оказывается, была с собой модерновая «лягушка», и он стал надувать сам— не торопясь, по всем правилам. «Батрак», «плебей» — такие слова Славик любил. Он аристократ. Однако кое в чем он б: и простым: все знали, что он ловит раков, сам варит и торгует ими у пивного ларька. Стоя на балконе, Юра прислушивался к разговору родителей. — Кулачком по столу!— Голос отца.— Когда человек прав, он тихо себя ведет. А то кулачком по столу! За кулачок Юра обиделся. Ему всегда казалось, что у него кулак. Он дважды сжал свой кулаж, любуясь начавшими набухать венами и коротким, крепким, похожим на маленький окорок большим пальцем. — Юрка! Голова!— крикнул Пашка, увидев Юру.— Выходи, поработаем. Видал, мячишко какой? — Плохо видно, в глазах чтой-то рябит,— лениво ответил Юра, но сразу стряхнул с себя тоску. Славик, не поднимая головы, проворчал: — Я тебя в твоих лаптях вообще к этому мячу не подпущу. — Дурак,— не нашелся Юра. — Возможно,— не возражал Славик и с приветливой улыбкой сдавил ладонями туго надутый мяч, пробуя его на слух, как арбуз. Славик — он и есть Славик. Гораздо важнее, о чем сейчас толкуют родители. Мать, похоже, возражала. Слышно было: «Не он». Отец же неумолимо продолжал: — Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. Еще одна великая мудрость. Хитрая, с подвохом, самозатачивающаяся. Это тебе не «чистота— залог здоровья». Против такой возражать — последние нервы истреплешь. А папаша — финансист великий — уже и итог подбил: — Блудлив, как кот, труслив, как заяц. Уважал бухгалтер-экономист Александр Александрович Голованов пословицы и поговорки. Юра меж тем быстро надел новенькие бутсы и сбежал вниз. Игра снова остановилась. А как же иначе: бутсы были из темно-красной кожи, выше обычных и сплошь утыканы медными бляшками. Славик же на это чудо не смотрел. Он присел на мяч и терпеливо выжидал, отвернувшись. Когда ребята о нем наконец вспомнили, он равнодушно пустил мяч в игру. Юра бил по мячу с радостью: Славик был повержен его великолепными бутсами. «В лаптях, говоришь?» — только и успел подумать Юра, получив очередной пас. Рядом оказался Славик. Юра чуть-чуть опередил — изо всей силы ударил по воротам. — Мой!— диким голосом заорал Славик. А мяч рикошетом от штанги — прямо в раскрытое на третьем этаже окно. Где-то в глубине комнаты раздался звон стекла. И голос: — Эрнст бы вас побрал! Bce KTO куда. Задержались неуверенно Юра и — из-за своего драгоценного мяча — Славик. В окне показался Терновский с мячом в руках. — Ваша работа?— спросил он безразличным голосом. Они не успели ответить. Терновский прицелился и резко метнул мяч. В последний момент сделав обманный баскетбольный финт и направив его Славику. Резко и Хрясь! Мяч был мокр.. Значит,— страшно подумать — мячом и прямехонько по аквариуму. Юра пошел в неопределенном направлении. С одной стороны, надо было обдумать случившееся, а с другой — ну никакой мочи не было случившееся обдумывать. И еще эта песочница... Пойти к Косте повиниться? Кое-какие деньги он скопил. Так, мол, и так, извините. Готов уплатить за причиненный ущерб. Говорят, он добрый, Костя, да кто его толком знает? Кулак его видал?.. А может, так и надо? Пусть врежет — и квиты? Не, здоров кулак... По счастью, у отца на работе сейчас лютовала ревизия. Конечно, кому счастье, а кому и не очень. Отец приходил поздно, был злой, усталый и крепко ругал ревизоров. Они — ревизоры — хотели уличить отца в махинациях или на худой конец в нарушении финансовой дисциплины, и все безуспешно: батя был человек идейный насчет государственного кармана. В другой момент Юра бы не преминул взять реванш. Отец ругал бы ревизоров, а сын бы невинно заметил: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав». А отец, наверно, в ответ на это схватил бы ботинок да и запустил бы в сына. И поступил бы, в общем, справедливо. В пятницу за чаем Юра заявил: — Я к бабе Нине в станицу поеду. Решил собирать гербарий. — И не думай!— недоуменно, но твердо проговорила мать. — Погоди, Веся,— сказал отец.— Почему бы ему не съездить? — Так я завтра и поеду,— заключил Юра. — Как завтра?— заспорил отец.— Что за спешка? К таким делам надо готовиться основательно. Он, видимо, считал, что такое счастье не должно просто вот так, за здорово живешь, даваться в руки. Его надо заслужить. Совсем замотался человек на работе. И ярко, ярко ему сейчас представлялось, как чудесно ходить босиком по берегу Миусинки (какая там зелень! На весь век хватит для воспоминаний), рвать цветы и складывать их в папку. Не то что сидеть в пыльной конторе и тысячу раз долбить упрямым ревизорам одно и то же. — Чего готовиться? — возразил Юра.— Я там через два часа буду. Автобусом. Через неделю вернусь. — Ну, что ж,— задумчиво произнес отец и прилег на диван, закинув руки за голову.— Мне твоя решительность где-то нравится. Он мечтательно улыбнулся и, наверно, в этот момент мысленно сиганул с «тарзанки» в быстрые воды речки Миусинки. — На неделю!— ужаснулась мать. — Трех дней хватит!— вынес окончательное решение отец.— Во вторник чтобы был здесь. В дверь позвонили. В передней затараторил знакомый женский голос. Очень много слов и почти все на букву «э»: «этический», «эстетический», «эмоциональный»... Славикова мать. Наверно, насчет аквариума. Нет, пожалуй, все эти красивые слова на букву «э» не имеют отношения к некрасивому футбольному происшествию. — Наше будущее светило!— кивнула Стефаненкова Юре, обаятельно и загадочно улыбнувшись. Гостью посадили пить чай. Отцу тоже пришлось сесть. Стефаненкова продолжала: — Я говорю этой самой ихней химичке: наш разговор абсолютно неинформативен. Вы даже не потрудились сформулировать свои мысли. Какие конкретно у вас претензии к моему сыну? Он что, недостаточно интеллектуален? Или некоммуникабелен? Вы абсолютно игнорируете личностные особенности. Вот, например, с Головановым все ясно,— вдруг перешла она на русский,— он пойдет по стопам дяди, будет математиком. А мой... «Вот почему «светило»,— смекнул Юра.— Бедный папа!» Украдкой глянул на отца: тот сидел равнодушный и прямой. Но Юра знал, хорошо знал, что упоминание о двоюродном брате, московском профессоре, отцу неприятно: почему-то всем, кроме, конечно, Юры и матери, отец на фоне брата казался неудачником. — Кстати, мы тут о высоких материях, а я до вас совсем по другому вопросу,— сказала гостья.— Юра, что там за инцидент случился? Кто все-таки разбил аквариум? — Я,— ответил Юра просто. — Ну вот, так я и думала!— обрадовалась Сте-фаненкова.— Славик такой благородный: никогда товарища не выдаст. Но мяч-то был наш, и все считают, что виноваты мы... Юра убежал в свою комнату. А Стефаненкова: — Петровых залило. Аквариум, говорят, был литров на пятьсот о ж в литрах! А по весу, наверно, и вся тонна будет. Юра больше не слушал, что они там говорят. Он набивал портфель: положил свитер, сдутый футбольный мяч и новые бутсы. Достал откуда-то пять чайных ложек (а это еще зачем?), и их туда же, в портфель. Когда Стефаненкова ушла, на пороге возник отец. Постоял, подумал, что-то надумал. Потом вроде передумал. И потом все-таки надумал. Подошел и закатил сыну подзатыльник. Надо полагать, за все — за песочницу, за аквариум, а также за трусость и за увертливость. Хорошо еще, что оптом — за все сразу. — Ты, папа, унизил этим самого себя,— сказал Юра, стараясь быть высокомерным. И остался сидеть, согнувшись на тахте. Работал телевизор — четвертьфинал. Родители сделали звук громко: видимо, искали примирения. Именно из-за этого он и взорвался — понял вдруг что его жалеют. У него задрожали колени, а всему телу пополз подмывающий приятный | Резко распахнув дверь, Юра закричал срывающимся петушиным голосом: — Все ваши галошницы и серванты пожгу! ваши хрустальные чашки и брошки.. Вещисты проклятые! Тут же понял, что в запальчивости прокричал ерунду: хрустальных чашек и брошек, наверно совсем не бывает. Да и родители не вещисты. И от этого он закричал совсем уж диким голосом: — Ненавижу! Ненавижу вас всех!.. В последнее время ЮАГ почему-то зачастил к Юре Голованову. То заставлял его вспоминать о сожженной песочнице, то вдруг помогал совершать немыслимые ранее открытия: а ведь Славикова мать — человек завистливый и раболепный. Она прямо бледнеет, она прямо краснеет от таких слов, как «полковник», «профессор», «дипломат». И все почему-то говорит про Москву. «В Москву, в Москву!— сказал однажды отец.— Прямо как чеховская героиня». А когда ЮАГ исчезал, Юра снова становился Юрой: кидал с балкона сор на Матильдину шляпу, подходил к Гаги и внимательно, издевательски рассматривал его длинный, нерусский нос. Наконец, просто орал диким голосом во время футбола: «А-а-а-а! О-о-о-о! Э-э-э-э!» Словом, безобразничал. Но Юра-будущий появлялся вновь. И Юра-настоящий всегда чувствовал его приближение: беспричинно краснел. Или кидался в истерику. Вот как сейчас... Утром чуть свет Юра тихо вышел из комнаты и наткнулся на отца. — Ну ладно, хватит,— сказал отец.— И ты, и я — оба хороши. — Я опоздаю на автобус,— непроницаемо сказал Юра. — Ну, ну,— уговаривал отец.— Поедешь попозже. Ты сам к Косте сходишь или мне сходить? Необходимо выяснить сумму ущерба и возместить. Ты, кажется, копишь на футбольную форму? — Кажется,— ответил Юра, двинувшись к двери.— По-моему, мы вчера договорились... — Стой!— закричал отец. Отец усадил сына. — Ну как же до тебя достучаться, дремучии человек! — досадливо сказал он. Мать словно только и ждала, когда ее позовут, когда она наконец увидит ненаглядного, горемычного своего сына. — Знаешь что, мать,— сказал отец,— у нас тут,— подмигнул Юре,— мужской разговор. Организуй нам бутылочку этого самого... — Чего?— изумленно спросила мать. — А крюшона,— отец крякнул, потирая руки,— холодненького. Из холодильника. Ты как?— спросил он Юру. — С утра не употребляю. Улыбка исчезла с отцовского лица. — Ты, сын,— сказал отец, усаживая Юру,— человек взрослый. Вот и давай, как мужчина с мужчиной. Скажи, как ты относишься к дяде Косте Терновскому? — К этому дяденьке я отношусь хорошо,— обреченно вздохнул Юра. — Ах ты, ерш эдакий!— взъерошил Юрину шевелюру отец.— А ведь дяде Косте, то есть Константину Петровичу, плохо. — Из-за аквариума, что ль? — Да, именно из-за аквариума. Надеюсь, тут у нас расхождений нет? Это ты сам знаешь: должен — отдай. Таков закон общежития. — А мы не в общежитии живем. У нас отдельная квартира. Отец промолчал, стараясь никак не замечать досадные вылазки сына. А потом вдруг начал с другой, необычной и непривычной стороны: — Юра, ты уже человек взрослый. И ты должен понять, что людей обижать нельзя, особенно таких, как Костя... — Как Костя?! — живо откликнулся Юра.— Да он сам кого хочешь обидит. Быка может убить. — И тем не менее...— продолжал отец. Снова поглядел на сына — на его отсутствующее лицо, на переминающиеся ноги — и подчеркнуто неторопливо стал развивать дальше свои мысли:— Жизнь прожить, Юра,— это, как известно... Н-да. Допустим, встречаются двое. Понимаешь, да? — А как же!— весело и заинтересованно откликнулся Юра. — Не так ты все это понимаешь, босяк!— раздраженно крикнул отец.— Ведь бывает, что кто-нибудь в кого-нибудь... — Ну?— торопил Юра. — Втюрился... А?— осторожно выговорил отец. Мать засмеялась. Она стояла в дверях и слушала. Александр Александрович дернул головой, словно был в тесном галстуке. Нет, совсем не тот получался разговор. А тут еще и жена слушает. Но он решил продолжать, чтобы потом выровнять беседу, и вдруг переключился на торжественно-назидательный тон: — Сын, ты понимаешь, что такое любовь? — Понимаю. К другому мужику она уехала! — выпалил Юра. — Кто уехал?— растерялся Александр Александрович. — Да Костина жена. Мать охнула. — Ладно мать, придется уж! — махнул рукой отец и неожиданно для себя легкомысленно,— Все мы люди взрослые. Так вот, дядя Костя очень любил свою жену. Она была красивая. Был у него, между прочим, и сын, Юра, вроде тебя. А теперь все. что у Кости осталось,— это рыбки. И больше ни-че-го. Понимаешь?. Вроде бы чепуха— рыбки. Но вот если, скажем, отнять у тебя твой футбол. А? Что ты тогда будешь делать? Ну? — Наверно, женюсь. — Не смешно,— сказал отец, помрачнев. Мать, однако, не смогла сдержать смех и вышла. Отец и сын молчали. — Ну, мне пора,— сказал вдруг Юра и направился к двери. — Ты куда? — закричал отец. — К бабке еду, вот куда,— ответил Юра на ходу, потрясая тяжелым портфелем.— Вы, дорогие родители, совсем тово... И ушел. После Юриного ухода родители больше молчали. Отец, правда, бормотал что-то типа «мало били». Потом сел сочинять письмо в станицу — надо было как-то обговорить приезд сына. Отец призывал бабушку не давать внуку потачки: «Помните, мама, он к вам не на дачу приехал». В конце отец сделал суровую приписку: «От неприятного разговора, Юра, не убежишь. Страусиная политика никого еще не спасала». Мать добавила: «Если б ты знал, сынок, кгк ты нас огорчил». Передала через Юру низкий поклон свекрови. А в самом низу крупными буквами вывела: «ЮРА, ПОМОГАЙ БАБУШКЕ. СПЕШИ ДЕЛАТЬ ДОБРО». Когда хочется оттянуть неприятный разговор, люди начинают заниматься делами необязательными. Попросту заниматься «не делом». Отец объявил, что барахлит строчная развертка, и вскрыл телевизор. Мать же начала искать конверты. Искала, искала и, так как поиски не увенчались успехом, перешла в Юрину комнату. А вот он, конверт,— уголок торчит между учебниками. Мать потянула за уголок и вытянула распечатанное письмо. Она, конечно, не стала бы его читать — не такие были у них в доме нравы,— если бы не бросились в глаза грубые ошибки, которыми был усеян весь текст письма, как край крыши голубиным пометом. Прочла она следующее: ^ «НАШИХ БЬЮТ!!!!!!!!!!! Юра друг сдраствуй. Пишет тебе Заза из дома 29. Я живу в лагире в пионерском. Тут нас вчера зделала команда из саседнего лагиря счет 2:5. Былобы еще хуже да Хряк подковал ихнего форварта. Он его зделал незаметно. Он умеет, хороший паринь. Они правда зделали ему потом Кровопускова. Я хотел ему помоч, но ты знаеш, что я не боксер а правый полу средний. Приежай. 15-во будет еще мачт. Надо их зделать. Хряк играть отказываеца. Тут две оксилераточки за тобой интересовались. Я им наврал, что твой Батя живет в Штатах и каждый месяц присылает тебе Шмотки на любой размер, Диски и прочие. Твои претки меня не любят, поетому посылаю писмо через Гаги». Далее ужасный Заза обещал Юре «добрый харчь», добавив: «Может мы тут и башлями для тебя скинемса». — Какая гадость! —воскликнула мать. Заза — противный узкоплечий переросток с запавшей нижней челюстью и маленькими колючими глазками — друг ее сына! Отец прочел это жуткое послание гораздо спокойнее. — Чушь какая-то,— сказал он. Ему было не до того: после налаживания строчной развертки телевизор, похоже, потребовал уже капитального ремонта. — Надо сходить к Косте,— сказала мать.— А сперва на почту. Если отдать письмо прямо на сортировку, утром оно будет в станице. Вернулся отец через два часа и с папиросой в зубах. - Закурил! —ужаснулась мать. - Терновский дал,— сказал отец и лег с папиросой на диван. — Не знаю, что и делать,— добавил он немного погодя. — Да ты хоть расскажи, что там! — волновалась мать. Но супруг вдруг вскочил и поспешно ушел, пробормотав «на почту». Довольно скоро он вернулся. — Все. Ушло,— произнес он убитым голосом. — Да в чем дело? — недоумевала, волновалась мать.-— Кто ушел? Александр Александрович только что-то досадливо мычал. — Наверно, полный разгром, битое стекло, кругом вода? — наводила жена мужа на разговор. — Вода, вода, кругом вода...— неожиданно пропел Александр Александрович, схватил мать на руки, как маленькую, и закружился с ней по комнате, продолжая петь сильным и вполне красивым баритоном: — Письмо они уж отослали, Я не успел его перехватить... Слова в мелодию не укладывались, и Юрин отец замолчал. Тут его испуганную жену наконец осенило: случилось, наоборот, что-то очень хорошее, вот муж и развеселился. Вскоре он осторожно усадил жену на диван и рассказал следующее. Их сын, оказывается, вскоре после своего футбольного бандитизма был у Терновского. Они вместе с Костей заменили разбитое стекло, причем Юра даже порезался («Помнишь, у него палец завязан был?»). И вообще произвел на Костю самое благоприятное впечатление. Он, оказывается, после этого был у него еще два раза. А они и не догадывались. Если бы родители знали подробности Юриного визита к Терновскому, они бы радовались еще больше. В тот день (кажется, на третий после рокового удара) Юра, сильно труся, подошел к двери Терновского и позвонил. И вот перед ним вырос мощный дядя в сетчатой рубашке. — Я...— начал Юра. — Я узнал тебя,— сказал Терновский.— Заходи. Хозяин дома молчал, и Юра молчал. Наконец Терновский бросил: — Родители послали? — Да, в общем, нет,— промямлил Юра.— Вот на ремонт и вообще,— с этими словами он достал из кармана 25 рублей,— деньги, которые копил на футбольную форму «адидас». — Тогда, в общем, садись,— задумчиво повторил в тон ему Терновский.— Что еще скажешь? И вообще. Тут Юру потянуло сказать что-нибудь красивое. подобающее моменту. Типа: «Это мой долг». Или: «Я честный человек». Нет, пожалуй, уместнее отделаться игривыми словами какого-нибудь нэпмана из кинофильма про чекистов: «Надеюсь, предпочтете наличными?» или «Позвольте уплатить по векселю». Но слова сами вырвались: — Совесть, наверно, меня замучила. Почти как по писаному. Есть слова, которые часто слышишь, читаешь, но сам никогда не произносишь. И вот, на тебе, произнес. Константин Петрович, похоже, оценил эту необычность. — Тебя зовут Юра, так? И ты, Юра, хочешь сказать, что испугался, как бы я тебе...— крутанул здоровенным кулаком. В сетчатом рукаве, как зверь в клетке, метнулся туда-сюда гигантский бицепс. — Как раз и нет,— нахмурился Юра.— Да я от вас бы в случае чего убежал. — Значит, если бы ты разбил аквариум у какой-нибудь... скажем, изящной тетеньки, тебя бы все равно мучила совесть? — Ну. — Потому что тетенька нажалуется отцу, тот снимет ремень и... — Отец меня не бьет,— отмахнулся Юра.— Просто мне... — Тебе было бы стыдно смотреть этой тетеньке в глаза? — Да,— согласился Юра и смутился. — Вот ты какой! —всерьез изумился дядя Костя.— А если бы никто, понимаешь, никто не видел, что ты натворил. Тогда как? Юре уже понравилось чувствовать себя хорошим, и он с ответом не затруднился: — Я бы все равно пришел. — Куда? — не понял Терновский. — Ну, к этой...— замялся Юра.— Ну, к изящной тетеньке. Оба диковато посмотрели друг на друга и вдруг покатились, сраженные долгим, неукротимым хохотом. — И смех, и.. - сказал Константин Петрович, отсмеявшись.— Да ты, Юра, настоящий пионер (он зачем-то говорил «пионэр»). Деньги забери. Лучше помоги мне вставить новое стекло. Видишь, какую ты тут брешь пробил? А ну забери деньги! — грозно прикрикнул он. Юра огляделся. Вся задняя стена комнаты была составлена из светящихся зеленым светом больших, средних и совсем маленьких стеклянных блоков. Это были аквариумы, а в них среди водорослей где суетливо сновали, а где степенно шествовали по невидимым водяным тротуарам рыбы самой разной формы и окраски. Но Юру это особенно не взволновало. «Как в ростовском зоомагазине»,— думал он, стараясь не задерживать взгляд на «бреши» — длинном прямоугольнике в центре зеленой стеклянной стены. Потом дядя Костя пригласил гостя за стол. Разлил по чашкам чай, поставил сахарницу. Юра поискал глазами ложку. - А ложки нет! — спохватился хозяин. Вышел из комнаты и вернулся с ложкой. Юра положил себе сахар и стал размешивать. Но что это? В руке у него оказался лишь черенок, а все остальное растворилось. Юра с изумлением разглядывал маленький плоский кусочек металла. А дядя Костя — тот опять весело смеялся. — Что, брат, здорово я тебя купил, а? — сквозь смех говорил он.— Эта ложка, дорогой друг, сделана из сплава Вуда. Он настолько легкоплавкий, что плавится даже в горячей воде. — Вот это класс! — восхищенно воскликнул Юра.— А у вас нет еще одной такой ложки? Я бы дома такое устроил! — Могу сделать — я ведь по сплавам работаю. Сейчас мы разраб_атываем сплав, который плавится при температуре человеческого тела. Представляешь?.. А теперь— раз пришел— будем стекло вставлять. В понедельник вечером вдруг необычным каким-то звоном зазвонил телефон. Отец, который все еще перепаивал телевизор, зажал трубку между плечом и ухом. Издалека послышался голос его матери. Слышимость была плохая, но стало ясно: что-то случилось. — Мама! Успокойтесь! — кричал Александр Александрович.— Письмо?.. Ну да. Как!.. Откуда вы звоните?.. Из сельсовета? Фу-ты, ничего не слышно! Юрина мать стояла рядом и переживала. — Веся, выключи паяльник. Да, мама... Что?.. Что он натворил? Их неожиданно разъединили. — Ну, дела...— сказал отец.— Юры у бабки нет. — Значит, он у Зазы,— обреченно произнесла мать. — Хорошо еще, если у Зазы! — закричал отец.— Где это дурацкое письмо? Там был обратный адрес. — Я его порвала и выбросила... И началась нехорошая суета. Юрина мать пошла к Гаги и рассказала все его матери. Вдвоем они стали выяснять у Гаги, в каком лагере обретается Заза. Гаги сурово молчал, отвернувшись к окну. Юрина мать долго и выжидающе рассматривала резкий профиль юного джигита на фоне окна, но так ничего и не дождалась. Ей даже показалось, что Гаги ее презирает. В дверях Гагина мать вполголоса сказала: — Жаль, отец уехал. Он бы его заставил говорить. Сходите к родителям Зазы. Его, кажется, зовут Захар. Дом 29, а вот квартиру не знаю. Фамилия то ли Скачков, то ли Прыжков... Искать Скачкова-Прыжкова пошел Александр Александрович. У дома-башни № 29 сидели гении информации— старухи. Юрин отец очень надеялся на их коллективную мудрость. И зря надеялся: ничего они, эти бабушки, не знали. Хотя и обрадовались свежему человеку. Оставалось одно — сходить к Славику, который вполне мог знать Зазу по футбольной линии. — Заза Кочкин — это шпана,— прямо в двери затараторила Стефаненкова, узнав о цели визита Юриного отца.— Мы с ним дела не имеем. И с вашим Юриком тоже. Особенно после того, как он инсинуировал кражу— и тю-тю... Александр Александрович попятился. — Мать,— сказал он, вернувшись домой,— поговори со Стефаненковой. Она что-то знает, но я с ней разговаривать не могу. Мать вернулась только после полуночи. — Ну? — спросил Юрин отец, который, естественно, не ложился. — Юрка в Москву уехал,— еле выговорила мать и заплакала. Потом немного успокоилась и стала рассказывать. Несмотря на всю взволнованность, она очень долго говорила о том, как трудно было ей вытягивать правду из Славиковой матери. — Короче, короче,— морщился отец. И мать перешла к сути.

Похожие:

	Биография Александр Дюма родился в 1802 году в семье генерала Тома-Александра... Также был драматургом и журналистом. Поскольку его сын также носил имя «Александр» и также был писателем, для предотвращения путаницы...		Н. К. Гаврюшин Августовским утром 1840 года в иенской квартире профессора... Фриза появился гость из России – Александр Иванович Тургенев (1784-1845). Сын известного деятеля новиковского кружка, давний приятель...
	Доклад По философии на тему: Зигмунд Фрейд Зигмунд Фрейд (6 мая 1856 21 сентября 1939) родился в небольшом моравском городе Фрейбурге. В 1960-м году его отец со всей семьей...		Иван Иванович Шишкин Иван Иванович Шишкин родился на берегу реки Камы, в окружении густых хвойных лесов в небольшом городе Елабуга Вятской губернии. Отец...
	Фазиль Искандер Оладьи тридцать седьмого года Сейчас в доме было три человека — мать, ее дочь и сын. Отец поздно возвращался с работы. Сестра ходила в школу во вторую смену, и,...		Одном персидском городе жил когда-то бедный портной У него были жена и сын, которого звали Аладдин. Когда Аладдину исполнилось десять лет, отец захотел обучить его ремеслу. Но денег,...
	«Arhimedes» Архимед (ок. 287-212 гг до н э.) родился в городе Сиракузы на острове Сицилия. Его отец, Фидий, был математиком и астрономом. Видимо,...		Организация и проведение утренней гимнастики в дошкольном учреждении В систему двигательного режима дошкольного учреждения разного вида, гимнастика, как форма двигательной деятельности ребенка-дошкольника...
	Гарри Поттер и Комната Секретов Text copyright Джоанна К. Роулинг Уже не в первый раз в доме номер четыре по Бирючиновой аллее за завтраком разгорелась ссора. Мистер Вернон Дурслей был разбужен слишком...		Мать россиянка, отец армянин